Билетёр, билетёрша, также билетный контролёр — продавец или распространитель билетов. В театре или кино билетёр также проверяет соответствие билетов рассадке публики.
Также билетёр может называться капельдинером, если он контролирует наличие билетов на входе в здание или зрительный зал.
Билетёр в определениях и кратких цитатах
Нешто ж у нас нет совести или что?! Нешто ж мы можем в глаза смотреть тем, кто сюда приходит? Срамота, да и только… Обрываешь у человека билет, а сам думаешь: и как же ты будешь сейчас меня костить, мил-человек?!
Подождав, пока билетер отвернулся, Володька протиснулся между входящей публикой и сразу очутился перед заветной дверью, за которой гремела музыка.
— Ваш билет, молодой человек, — остановила его билетерша.
Когда они не могли заплатить билетёру за пропуск, они заглядывали ему в глаза, упрашивали пропустить в долг, бегали ему за папиросами на ярмарку, отталкивали других, лезущих в цирк задарма мальчишек, услужливо подымали уроненные билетером билеты…[1]
— Иван Евдокимов, «Сиверко», 1925
Всюду лакеи и билетеры были во фраках или ливреях с золотыми пуговицами и галунами, как в императорских театрах.[2]
Были приняты меры не только для предупреждения «беспорядков» в городе, но и в театре во время представления пьесы. Большого труда стоило руководителям театра отстоять постановку её. Зато вместо билетёров театра поставлены были переодетые городовые...[4]
Пользуется ли программа успехом? В первую очередь об этом узнают билетёры. Они всегда в гуще зрителей и слышат, что говорят люди после представления.[7]
Неторопливо отложив сумочки, сетки с продуктами, они переодеваются в форменную одежду ― красные кофточки и юбки. Это билетёры и контролёры. Прежде чем пустить публику, они должны открыть все двери, проветрить зал, протереть влажной тряпкой каждое кресло...[7]
Давно уже нет в живых старого билетёра, и, как бы по наследству продолжая его работу, ежедневно приходит в цирк его дочь. Билетершами в основном работают пожилые женщины.[7]
В музее восковых фигур среди королей, президентов и убийц часто сажают воскового билетёра. Из всех экспонатов только он и похож на настоящего человека.[8] Это можно сказать и о довлатовской прозе.
Билетёр в публицистике и документальной литературе
Только традиция Художественного театра да знаменитая заповедь Станиславского о том, что «в театре нет ничего второстепенного» и что «все важно в равной мере ― от актёра на сцене и до гардеробщика при входе или билетера в зале», ― эта традиция и заповедь были причиной того, что и музыка, и оркестр были хороши.[9]
— Юрий Елагин, «Укрощение искусств», 1952
...среди многочисленных служащих нашего театра, начиная от актеров и кончая рабочими сцены и билетерами в зале, было немалое количество «классово чуждых и враждебных элементов», место которым, по советским законам, было совсем не в стенах московского театра, а в значительно менее приятном и благоустроенном месте.[9]
— Юрий Елагин, «Укрощение искусств», 1952
Только было закончено строительство первого дома, как начали строить второй, квартиры в котором должны были получить не только актеры, но и все остальные служащие театра, вплоть до старших билетеров и швейцаров.[9]
— Юрий Елагин, «Укрощение искусств», 1952
Билетёр в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Актёры перестали повиноваться зрителям, перестали выходить на их вызовы. Не чувствуя себя более полновластным хозяином в театре, зритель подчинился нашему правилу, хотя и с запозданием. Всюду лакеи и билетеры были во фраках или ливреях с золотыми пуговицами и галунами, как в императорских театрах.[2]
В Петербурге первая постановка пьесы Горького ожидалась публикой с большим интересом и всеобщим волнением.
Внезапный приезд Горького сильно обеспокоил жандармские сферы: к Горькому было отношение, как к революционеру, имевшему огромное влияние на массы. Были приняты меры не только для предупреждения «беспорядков» в городе, но и в театре во время представления пьесы. Большого труда стоило руководителям театра отстоять постановку ее. Зато вместо билетеров театра поставлены были переодетые городовые и, кроме того, «на случай беспорядков в театре» спрятан был целый взвод городовых под сценой. При таких предупредительных мерах состоялась постановка «Мещан» в чрезвычайно острый момент, в весьма накаленной атмосфере.
Дирекция прислала Горькому билет в ложу и приглашение после спектакля на ужин и встречу с артистами театра в отдельном кабинете ресторана Палкина.[4]
Всё в этом несомненном храме было ловко и тонко обдумано. И знаменитая, спускавшаяся с потолка люстра в лирах и амурах; и вышка ― раёк ― галёрка, с широковещательными надписями на каждом столбе, вроде: «Просят плевать в плевательницу» или: «Во время представления строго воспрещается опираться на соседей», и неприступного вида билетёры в потрясающих униформах с золотыми пуговицами и аксельбантами...[10]
Вернулся домой окаменевший и застывший как статуя. Снилось, что тороплюсь в какой-то театр, и я даю билетёру вместо билета троллейбусный билет.[6]
— Владимир Швец, Дневник, 29 июня 1978
Интересно наблюдать смену поколений. За два часа до начала спектакля в длинную узкую комнату под зрительными рядами приходят женщины. Неторопливо отложив сумочки, сетки с продуктами, они переодеваются в форменную одежду ― красные кофточки и юбки. Это билетёры и контролёры. Прежде чем пустить публику, они должны открыть все двери, проветрить зал, протереть влажной тряпкой каждое кресло (за время репетиции сколько пыли налетело на них!) и уже потом впустить зрителей. Цирк живет круглосуточно.
Когда я пришел в цирк, в студию, то застал ещё Ермакова, единственного мужчину-билетера, неизменно стоявшего в центральном проходе. Седой, степенный, уже старый мужчина, он всегда особенно вежливо, с легким поклоном встречал входящих зрителей, указывая, куда кому садиться. Своей фигурой Ермаков придавал цирку парадность, солидность, значимость. Давно уже нет в живых старого билетёра, и, как бы по наследству продолжая его работу, ежедневно приходит в цирк его дочь. Билетершами в основном работают пожилые женщины.[7]
Пользуется ли программа успехом? В первую очередь об этом узнают билетёры. Они всегда в гуще зрителей и слышат, что говорят люди после представления. Я всегда после премьеры спрашиваю билетеров:
― Ну как?
― Программа нравится, хвалят, ― отвечают они. Но вот во время выступления львов некоторые зрители, не дождавшись конца, уходят. А иногда, наклоняясь ко мне, говорят тихо: Вы знаете, всё хорошо принимают.[7]
Когда я, раздевшись, вошел в первую выставочную комнату, то нерешительно поманил пальцем билетного контролёра и спросил:
— А где же картины?
— Да вот они тут висят! — ткнул он пальцем на стены. — Все тут.
— Вот эти? Эти — картины?
Стараясь не встретиться со мной взглядом, билетный контролёр опустил голову и прошептал:
— Да.
По пустынным залам бродили два посетителя с испуганными, встревоженными лицами.
Когда я уходил, билетный контролер с тоской посмотрел на меня и печально спросил:
— Уходите? Погуляли бы ещё. Эх, господин! Если бы вы знали, как тут тяжело…
— Тяжело? — удивился я. — Почему?
— Нешто ж у нас нет совести или что?! Нешто ж мы можем в глаза смотреть тем, кто сюда приходит? Срамота, да и только… Обрываешь у человека билет, а сам думаешь: и как же ты будешь сейчас меня костить, мил-человек?! И не виноват я, и сам я лицо подневольное, а все на сердце нехорошо… Нешто ж мы не понимаем сами — картина это или што? Обратите ваше внимание, господин… Картина это? Картина?! Разве такое на стенку вешается? Чтоб ты лопнула, проклятая!..
Огорченный контролёр размахнулся и ударил ладонью по картине. Она затрещала, покачнулась и с глухим стуком упала на пол.
— А, чтоб вы все попадали, анафемы! Только ладонь из-за тебя краской измазал.
— Вы не так её вешаете, — сказал я, следя за билетеровыми попытками снова повесить картину. — Раньше этот розовый кружочек был вверху, а теперь он внизу.
Билетёр махнул рукой:
— А не всё ли равно! Мы их все-то развешивали так, как Бог на душу положит… Багетщик тут у меня был знакомый — багеты им делал, — так приходил, плакался: что я, говорит, с рамами сделаю? Где кольца прилажу, ежели мне неизвестно, где верх, где низ? Уж добрые люди нашлись, присоветовали: делай, говорят, кольца с четырех боков — после разберут!.. Гм… Да где уж тут разобрать!
Я вздохнул:
— До свиданья, голубчик.
— Прощайте, господин. Не поминайте лихом — нету здесь нашей вины ни в чем!..
— А премьеры андреевских пьес… Какое волнующее чувство.
— А когда художественники приезжали…
И снова склоненные головы, и снова щемящий душу рефрен:
— Чем им мешало все это…
Подходит билетёр с книжечкой билетов и девица с огромным денежным ящиком.
— Возьмите билеты, господа…
— Мы… этого… нам не надо. Почем билеты?
— По пятьсот…
— Только за то, чтобы посидеть на бульваре?! Пятьсот?..
— Помилуйте, у нас музыка…
— Пойдем, Алексей Валерьяныч…
Понурившись, уходят.
Однако не в характере Володьки было раздумывать: дойдя до театра, он одну секунду запнулся о порог, потом смело шагнул вперед и для собственного оживления и бодрости прошептал себе под нос: «Ну, была не была — повидаться надо».
Подошел к человеку, отрывавшему билеты, и, задрав голову, спросил деловито:
— Вам мальчики тут нужны, чтоб играть?
— Пошел, пошел. Не болтайся тут.
Подождав, пока билетер отвернулся, Володька протиснулся между входящей публикой и сразу очутился перед заветной дверью, за которой гремела музыка.
— Ваш билет, молодой человек, — остановила его билетерша.
— Слушайте, — сказал Володька, — тут у вас в театре сидит один господин с черной бородой. У него дома случилось несчастье — жена умерла. Меня прислали за ним. Позовите-ка его!
— Ну, стану я там твою черную бороду искать — иди сам и ищи!
Володька, заложив руки в карманы, победоносно вступил в театр и сейчас же, высмотрев свободную ложу, уселся в ней, устремив на сцену свой критический взор.
Когда они не могли заплатить билетёру за пропуск, они заглядывали ему в глаза, упрашивали пропустить в долг, бегали ему за папиросами на ярмарку, отталкивали других, лезущих в цирк задарма мальчишек, услужливо подымали уроненные билетером билеты… только бы не пропустить борьбы. Иногда билетер их пускал… А то, исчерпав все надежды попасть в цирк, они лезли на крышу, прилипали глазами к узенькой щелке и смотрели на своих героев.[1]
— Иван Евдокимов, «Сиверко», 1925
Отец работал на старой конфетной фабрике мастером-химиком, а мать ― и то, и это, а в общем-то ничего. Образования не было. То шила что-то, то по конторам, то билетёршей в кинотеатре. И вот служба её в кинотеатре ― захудаленьком, в одном из замоскворецких переулков ― составляла предмет немалой гордости Глебова и отличала его величайшей льготой: на любой фильм мог пройти без билета. А иногда в дневные часы, когда мало зрителей, мог даже товарища провести, а то и двух. Конечно, если мать была в добром расположении духа. Эта привилегия была основой могущества Глебова в классе.[11]
— Юрий Трифонов, «Дом на набережной», 1976
Билетёр в стихах
И, наверное, в самом финале
Билетёр, зажигающий свет,
Будет рад, что в просмо́тровом зале
Никаких уже зрителей нет.[12]
— Иван Елагин, «Я запомнил мой праздник мгновенный...», 1981
«Пьесу! Я тебе говорю. Я над таинством поднял завесу».
― «Да ну тебя к бесу. Чёрт тебя знает, что ты говоришь!»
― «Я говорю: ты сегодня не спишь ночью.
Стены, витрины, намокших афиш клочья.
Слышишь ты этих лохматых бумаг шорох?
Так! О чем же еще я хотел тебе рассказать?
Ну, конечно, не о билетёрах.
Вот что скажу: в темноте, заглянув в ложу,
Слышу я: “Что же «Мистерия-буфф»? ” ― “Позже…”[3]
