Ве́реск или Э́рика (лат.Callúna vulgáris), чаще всего Ве́реск обыкнове́нный — вечнозелёный северный или горный кустарничек, единственный вид рода Вереск, давший название всему семейству Вересковых. Растёт вереск в основном в сосновых лесах, на гарях и торфяных болотах, образуя вместе с некоторыми близкородственными растениями из рода Эрика густые и низкие заросли,[комм. 1] называемые вересковыми пустошами, или верещатниками.
Благодаря большой селекционной работе вереск и некоторые родственные виды верескоподобной э́рики стали распространёнными декоративными растениями: садово-парковыми и даже домашними. Кроме своей особенной, ни на что не похожей красоты, вереск — прекрасный осенний медонос и ценное лекарственное растение.
Вереск в определениях и коротких цитатах
...степь так и кишела цветочками и голубицей; крупные, сладкие ягоды прямо топтались ногами, и вереск орошался красным соком.
Через минуту она нашла спичку и, черкнув ею по стене, начала зажигать вереск. Бледная искра спички коснулась смолистых игол и красный огонь прыгнул по куче вереска, но тотчас же захлебнулся густым, жёлтым дымом...
Под уступом скалы, где меньше было ветра, присел на камень отдохнуть и оглянулся: малорослые неопадающие корявые дубы с прошлогодними сухими листьями, мелкие пахучие цветы тускло-зелёного вереска, который здешние поселяне называли «скопа» ― «метёлка»...
Суровый вереск бесстрастный, как старик, стоит в изголовье.
— Алексей Ремизов, «В плену. Северные цветы», 1903
...такая тишина кругом ― от этой молитвы, и для неё возносится благоухание лилово-розового вереска к золотисто-розовому небу, подобно дыму кадильному.[2]
Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея...[7]
— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958
Если вам не верится,
Показать могу
Яркий коврик вереска
Прямо на снегу.[8]
— Агния Барто, «За цветами в зимний лес», 1950-е
...вереск до того полон мёда, что даже брызжет на сапоги, когда по нему идёшь.[9]
...лесные озёра без песчаного берега, цветущий вереск ― полями, коврами и над ним бабочки-аргусы ― голубые и огненно-красные, цвета раскалённого металла.[10]
— Евгения Книпович, «Об Александре Блоке», 1985
Не стоит выкапывать эти растения в природе, во-первых, это просто неэтично, а во-вторых, бессмысленно, потому что вересковые имеют симбиоз с грибницами почвенных грибов и плохо переносят пересадку.[11]
— Александр Чечуров, «Зелень!» 2002
Великолепные сорта с различной окраской цветков и листьев, умело скомбинированные с хвойными и злаками, делают верещатник самой красивой частью сада.[12]
— Майя Александрова, «…На берегу развеял вереск лилово-розовый дымок», 2002
Вереск ― долгожитель, в природе живет более 30 лет. Он растёт медленно...[12]
— Майя Александрова, «…На берегу развеял вереск лилово-розовый дымок», 2002
Вереск в научной и научно-популярной прозе
В средней полосе России вечнозеленые лиственные кустарники, интересные для озеленения, весьма немногочисленны и представлены в основном сем. вересковые (вереск, подбел, болотный мирт, толокнянка, брусника, багульник), а также близкого к нему сем. водяниковые (водяника). <...> Конечно же, особое внимание следует уделять выбору посадочного материала. Не стоит выкапывать эти растения в природе, во-первых, это просто неэтично, а во-вторых, бессмысленно, потому что вересковые имеют симбиоз с грибницами почвенных грибов и плохо переносят пересадку. Приобретать вересковые лучше в садовых центрах, где продают уже готовые к высадке растения с закрытой корневой системой, привезенные из польских, немецких или голландских питомников. Ни в коем случае не покупайте сильно подопревшие растения (только не перепутайте это с нормальным явлением ― порыжением высохших прошлогодних листьев), растения с пересохшим или, наоборот, залитым почвенным комом. У здоровых вересков корни ― беловатые или желтоватые, но не почерневшие.[11]
— Александр Чечуров, «Зелень!» 2002
Вереск обыкновенный (Calluna vulgaris) относится к семейству вересковых (Ericaceae). Его ближайшими родственниками являются рододендроны, эрики, гаультерии, багульники. Это низкорослый (высотой 20 – 70 см) вечнозеленый кустарник с компактной, почти округлой кроной. Листья мелкие чешуевидные длиной около 2 мм. Мелкие цветки, похожие на колокольчики, собраны по несколько штук в густые кистевидные соцветия длиной до 25 см. Даже после цветения вереск остается ярким и нарядным. Околоцветники не опадают, а присыхают к плодам. <...> Вереск ― долгожитель, в природе живет более 30 лет. Он растет медленно, прибавляя за год всего 1,5-2 см.[12]
— Майя Александрова, «…На берегу развеял вереск лилово-розовый дымок», 2002
Вереск в публицистике и документальной прозе
На горах этих лежит печать особой торжественности, — они возвышаются как стены на границе жизни и смерти. Здесь, внизу, город, порт, дамба, движутся суда, поезда, лодки, — там — вечное молчание. Туда никто не ходит, потому что незачем ходить. Там начинается область скал и песчаных холмов. Кое-где попадается красный вереск, кое-где иерихонская роза продерётся из-за песка своими сухими ветвями — и только; кругом ни дерева, ни кустика, ни капли воды — открытое, мёртвое пространство.
Вереск в цвету ― зрелище потрясающей красоты! Летом и осенью над ним собираются тучами пчёлы, лакомясь мёдом. Великолепные сорта с различной окраской цветков и листьев, умело скомбинированные с хвойными и злаками, делают верещатник самой красивой частью сада.[12]
— Майя Александрова, «…На берегу развеял вереск лилово-розовый дымок», 2002
Я советую подумать, прежде чем высаживать вдоль границ сада десятки ядовитых кустов. Ядовитыми могут оказаться и самые неожиданные растения. Вот, к примеру, Золотой дождь (Laburnum anagyroides, L. alpinum), будучи родственником гороха и фасоли, имеет тем не менее ядовитые семена. У тиссов ядовиты черные семена, а красный присемянник (ариллус) вполне съедобен. Мёд, собранный пчелами с рододендронов, азалий и ряда других вересковых растений, может обладать ощутимыми дурманящими свойствами и даже вызвать отравление.[13]
— Александр Чечуров, «Эй, ты, дурень, перестань есть соседскую герань!» 2002
Вереск в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Хотелось бы мне описать мою прелестную долину, благоухающую ароматами растений, красивый бор, густой и влажный, пересечённый речкой Бьевр, дворец фей с колоннами, затянутыми хмелем, скалистые холмы, все красные от вереска, где было так приятно посидеть. Да, постоянно, с глубокой благодарностью я буду вспоминать о лесе; из всех знакомых уголков это мой самый любимый, и в нём я чувствовал себя наиболее счастливым.…[1]
Утром по каменистому берегу я ухожу к морю. В лесу цветёт вереск, расцветают белые лилии. Я карабкаюсь на утёс. Надо мной раскалённое солнце, внизу ― прозрачная зелень воды.
Девятого ходили перед вечером, после дождя, в лес. Бор от дождя стал лохматый, мох на соснах разбух, местами висит, как волосы, местами бледно-зелёный, местами коралловый. К верхушкам сосны краснеют стволами, — точно озарённые предвечерним солнцем (которого на самом деле нет). Молодые сосенки прелестного болотно-зелёного цвета, а самые маленькие — точно паникадила в кисее с блестками (капли дождя). Бронзовые, спа́леные солнцем веточки на земле. Калина. Фиолетовый вереск. Чёрная ольха. Туманно-синие ягоды на можжевельнике.
Но вдруг мы обратили внимание, что вокруг одного куста можжевельника правильным кольцом трава была притоптана, так же было у следующего куста, ещё и ещё. И на одном кусту ягоды были так высоки, что простому тетереву их бы никогда не достать. И ещё мелькнула догадка: зачем же тетереву крутиться у можжевельника, если он не боится, прикрываясь лиловым вереском, пробраться за брусникой на открытую <паль> к журавлям. Нет, это не тетерева танцевали по траве вокруг можжевельников, это глухари выбрались из болотного леса и остались тут, не смея дальше подняться на открытую паль, где вереск никак их не может укрыть.[14]
Да, мы всегда входили в бор с другой стороны, в эти места обычно не заходили, и мы не в Иришину деревню пойдём, а хлебами, полями отправимся к дедку на хутор. Это ведь с его пасеки за взятком сюда в августе пчёлы летят.
― Начнут брать, когда вереск зацветёт. Тут в августе, ― говорил Кире брат, ― вереск до того полон мёда, что даже брызжет на сапоги, когда по нему идёшь.[9]
― Если идти вдвоём бором, чудесно, только деревья и пчёлы, никого кругом нет, а вереск уже, наверно, расцветать начал. Там, друг друга обняв, они гуляют, а вереск цветёт, и над ними пчёлы летают, ― выдумывала она. Когда-то я любил с нею в беседке так мечтать, и это я начал выдумывать всякие чудеса.[9]
И ― что очень важно ― не было русской природы, русской деревни. Я до девятнадцати лет не видела Москвы, не видела русских рек, полей и леса. Наша семья и семья брата моего отца ― дяди Николая, большого русского учёного, ― забирались на отдых в самое сердце той области царской России, которая носила наименование «великого княжества Финляндского». Моя исконная природа ― серый губчатый исландский мох и высокоствольные мачтовые сосны, лесные озёра без песчаного берега, цветущий вереск ― полями, коврами и над ним бабочки-аргусы ― голубые и огненно-красные, цвета раскалённого металла.[10]
— Евгения Книпович, «Об Александре Блоке», 1985
Вереск в беллетристике и художественной прозе
Христиночка, дочка ба́рочника, была такая хорошенькая, нежная, словно барышня; будь у неё и платья под стать ей самой, никто бы не поверил, что она родилась в бедной хижине, крытой вереском, в степи Сейс.
И они пошли рука об руку на кряж, любовались оттуда рекою и степью, поросшею вереском, но Иб всё не говорил ни слова, и только когда пришло время расставаться, ему стало ясно, что Христина должна стать его женой; их ведь ещё в детстве звали женихом и невестою, и ему даже показалось, что они уже обручены, хотя ни один из них никогда и не обмолвился ни о чём таком ни словом. <...>
Вереск в поле цвёл и отцветал, много раз заносило снегом и степь, и горный кряж, и уютный домик Иба.
Юрген шнырял повсюду и на третий день чувствовал себя тут совсем как дома. Но здесь, в степи, было совсем не то, что у них в рыбачьей слободке, на дюнах: степь так и кишела цветочками и голубицей; крупные, сладкие ягоды прямо топтались ногами, и вереск орошался красным соком.
В это самое время в большой, круглой, тёмной и сырой казарме второго этажа, из угла, встала лёгкая фигура и, сделав шаг вперёд, остановилась и начала прислушиваться. Всё, казалось, было тихо. Робкая фигура, дрожа, нащупала стену, пошла вдоль неё и, ощупав под ногами какую-то упругую, колючую мякоть, забрала её дрожащими от холода руками и сунула в большое чёрное отверстие. Через минуту она нашла спичку и, черкнув ею по стене, начала зажигать вереск. Бледная искра спички коснулась смолистых игол и красный огонь прыгнул по куче вереска, но тотчас же захлебнулся густым, жёлтым дымом, который было пополз сначала в трубу, но потом внезапно метнулся назад и заслонил всю комнату; послышался раздирающий писк, множество мелких существ зареяли, описывая в воздухе косые линии. Это были летучие мыши, расположившиеся зимовать в трубе нежилого дома и обеспокоенные так неожиданно несносным им куревом.
А в верхних покоях, служивших спальнями, закрывались они лишь деревянными ставнями, и нередко по утрам в зимнюю стужу, которая в этих местах бывает суровою, вода в рукомойниках замерзала. Садовник развел огонь из душистого горного вереска и можжевельника ― джинепри, зажег маленькую, висевшую внутри камина на медной цепочке глиняную лампаду с длинным узким горлом и ручкою, подобною тем, какие находятся в древних этрусских гробницах. <...>
Эти воспоминания проносились в душе Леонардо, когда по крутой, знакомой с детства, тропинке он всходил на Монте-Альбано. Под уступом скалы, где меньше было ветра, присел на камень отдохнуть и оглянулся: малорослые неопадающие корявые дубы с прошлогодними сухими листьями, мелкие пахучие цветы тускло-зелёного вереска, который здешние поселяне называли «скопа» ― «метёлка», бледные дикие фиалки, и надо всем неуловимый свежий запах, не то полыни, не то весны, не то каких-то горных неведомых трав.
Цепкий плаун колючими хищными лапами ложится на темно-зелёную, пышную грудь лишаёв.
Суровый вереск бесстрастный, как старик, стоит в изголовье.
Сохнет олений мох, грустно вздыхая, когда вся в изумрудах ползёт зеленица.
В медных шлемах, алея, стройно идут тучи войска кукушкина льна.
А кругом пухом северных птиц бледно-зелёные мхи.
Из трясины змеёй выползает линнея, обнимает лесных великанов, и, пробираясь по старым стволам, отравляет побеги.
Дорогим ковром, бледно-пурпурный, будто забрызганный кровью, по болотам раскинулся мёртвый мох, желанья будя подойти и уснуть навсегда…
Запах прели и гнили, как паутина, покрывает черты ядовитые, полные смерти.
— Алексей Ремизов, «В плену. Северные цветы», 1903
На камне среди поляны стоял коленопреклоненный старец, незнакомый Тихону ― должно быть, схимник, живший в пустыне. Чёрный облик его в золотисто-розовом небе был неподвижен, словно изваян из того же камня, на котором он стоял. И в лице ― такой восторг молитвы, какого никогда не видал Тихон в лице человеческом. Ему казалось, что такая тишина кругом ― от этой молитвы, и для неё возносится благоухание лилово-розового вереска к золотисто-розовому небу, подобно дыму кадильному.[2]
Ее длинные волосы сливались с цветом золотых цветущих слёзок. Концы её молодых грудей розовели, как цветы вереска. Её милое тело было просто, и невинность ее так велика, что улыбка ее, казалось, ничего не знала о ее красоте. И люди, что смотрели на нее, видя ее столь прекрасной лицом, не замечали ее наготы.[15]
За столами писцы; на стол приходится пара их; перед каждым: перо и чернила и почтенная стопка бумаг; писец по бумаге поскрипывает, переворачивает листы, листом шелестит и пером верещит (думаю, что зловещее растение «вереск» происходит от верещания); так ветер осенний, невзгодный, который заводят ветра ― по лесам, по оврагам; так и шелест песка ― в пустырях, в солончаковых пространствах ― оренбургских, самарских, саратовских...[3]
Вы ничего не слыхали? ― бледнея, сказал Осетров. Ника вышел в лес, прокрался на дорогу. Солнце скупо светило, жирные глинистые жёлтые колеи блестели под лучами, бурый вереск, набухший от дождя, набегал на дорогу. Сквозь тонкие стволы частых сосен привидением грезился чёрный можжевельник.[5]
— Пётр Краснов, «От двуглавого орла к красному знамени» [Книга 2], 1922
Он ползком, как под утку, пополз к берлоге, держа в руке ружьё. Подполз, потянул воздух носом:
― Дух чижолый ― тут! Ваган отполз в сторону, выдрал из земли молодой куст вереска, ― сухой; вернулся, стоя, зашел сбоку, поджог вереск и сунул в берлогу ― подождал… Из берлоги показалась толстая голова, мохнатый ещё линючий хребет. Вылез пестун ― подросток медведь.
— Алексей Чапыгин, «На лебяжьих озерах», 1923
― Тундра ― такое пустынное небо, белёсое, точно оно отсутствует, ― такая пустая тишина, прозрачная пустынность, ― и нельзя идти, ибо ноги уходят в ржавь и воду, и трава и вереск выше сосен и берёз, потому что сосны и берёзы человеку ниже колена, и растёт морошка, и летят над тундрой дикие гуси, и дуют над тундрой «морянки», «стриги с севера к полуночнику», ― и над всем небо, от которого тихо, как от смерти, ― и летом белые, зелёные ― ночи; и ночью белое женское платье кажется зеленоватым; ― а самоеды в одеждах, как тысячелетье…
— Борис Пильняк, «Заволочье», 1925
Что вы хотите этим сказать? Необычайный вестовой встал и подошел к иллюминатору.
― Да разве вы не видите? Посмотрите сюда! Какой-то игрушечный розовый берег, кукольные дома, деревья, похожие на фазаньи перья. Я задыхаюсь от этого вида. Разве здесь может быть что-нибудь похожее на наши вересковые поля?
― Вблизи все это имеет совершенно натуральный вид. Деревья даже грандиозны! ― сказал коммодор. Вестовой прищурился.[16]
Внуки, дочь и сам полковник Снивин сидели вокруг стола, уставленного конфетами и печеньями. Потрескивали свечи, сервировку украшал большой букет скромного вереска, который должен был напоминать вересковые луга милой Шотландии. Завитые, в кудрях и буклях, внуки смотрели на дедушку ясными глазками, в два голоса пели ему умилительные шотландские песенки. В камине, ради сырого вечера, стреляя, горели смолистые сосновые пни.[6]
Боже мой, что было с садом! На клумбах, пышных и многоцветных, как огромные диванные подушки, росла дикая трава ― что ни день, то гуще и дичее. Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея; злой татарник с тяжёлыми мохнатыми цветами, нежная, фарфорово-розовая повилика, слегка пахнущая миндалём, и ещё какие-то цветы и травы, названий которых я не знал. Но мать ходила среди этого неистового и буйного цветения и качала головой. Конечно, ни её любимым тюльпанам, ни розам, ни малокровным и прекрасным лилиям было не под силу победить эту грубую и цепкую траву. Пруд, на котором когда-то, по рассказам, плавали лебеди, был тоже заброшен. <...>
Росла здесь ещё сердитая, тоже почти совершенно чёрная крапива, с острыми листьями и жёлтыми нежными серёжками; вереск, издали похожий на канделябры, со всех сторон усаженные разноцветными крохотными свечками, кое-где полыхал ещё несокрушимый грубый татарник с ненатурально красивыми листьями, точно вырезанными из железа, и пушистыми алыми цветами, конский щавель, чертополох и ещё какие-то травы, такие же буйные, мощные, цепкие и несокрушимые.[7]
— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958
― Туннель минирован… За туннелем большие части партизан! Ползти к Лойблпассу по вьющемуся зигзагом шоссе не хотелось. Многие пешие выделились из колонны и пошли в гору наперерез. Путь был крутой, скаты поросли терновником и бессмертником. Кое-где попадались кустики душистой альпийской, бледно-лиловой эрики. Шли, подпираясь дубинками и цепляясь за колючие кусты. Ко мне присоединились молодой голубоглазый гигант-голландец, старый итальянец-фашист и хорошенькая мадьярка в форме капитана.
— Ариадна Делианич, «Вольфсберг-373», 1960
Вереск в поэзии
Цветы вереска
На горах он сеет сосны,
На холмах он сеет ели,
На полянах сеет вереск,
Сеет кустики в долинах.
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще мёда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьёй
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Я на рассвете шёл по вереску лиловой,
Причудливой горой, казавшейся мне новой.
Утро было прозрачным и ласковым сном.
И на мгновение за серыми камнями
Я видел девочку с покорными глазами,
Торопливую, с бледным и узким лицом…[4]
Я ― вольный музыкант. За мной бежит в извивах
Тот самый хвойный лес, зазубренная нить,
Где должен серый волк народных сказок жить…
Да, есть значительность в осенних переливах.
А я? Я чужд всему Я полон снов красивых.
Вот вересковый холм. Взойти мне, может быть?[4]
— Пусть моей тени Славу трубят трубачи! — В вереск — потери, В вереск — сухие ручьи. <...>
Ввысь, где рябина
Краше Давида-Царя!
В вереск — седины,
В вереск — сухие моря.
Вообразите гладь речную, берёзы, вересковый склон.
Там жил я, драму небольшую
писал из рыцарских времен.[23]
— Владимир Набоков, из калмбрудовой поэмы «Ночное путешествие», 1931
Если вам не верится,
Показать могу
Яркий коврик вереска
Прямо на снегу. Летом он не ценится, Скромное растеньице!
Но зато как весело
Увидать самой
Огонёчки вереска
На снегу зимой.[8]
— Агния Барто, «За цветами в зимний лес», 1950-е
Сплошной листвой усыпан берег,
Туман плывёт наискосок.
На берегу развеял вереск
Лилово-розовый дымок.
Его густое оперенье,
Кудлатое, как первый снег
Напоминает о сирени,
Напоминает о весне.
— Сергей Красиков, «Вереск», 1990-е
Вереск в песнях и кинематографе
Белый аист летит,
Над белёсым полесьем летит. Белорусский мотив
В песне вереска, в песне ракит.[24]
— ансамбль Песняры, «Белорусcия»
Комментарии
↑Различие (ботаническое) между вереском и эрикой до такой степени тонкое, что столетиями вереск относился к роду э́рика и считался «э́рикой», из-за чего и всё семейство вересковых получило своё латинское имя: лат.Ericaceae. И только в результате высокоточных микробиологических исследований единственный вид эрики (вереск обыкновенный или лат.Callúna vulgáris) был выделен в отдельный род лат.Callúna, в результате чего образовался маленький ботанический казус. Семейство вересковых, названное в честь вереска (лат.Erica), который сам — перестал быть э́рикой.
Источники
↑ 12Мария Кюри: «Пьер Кюри». (перевод с французского С.Шукарёва).
↑ 12Дм.С.Мережковский. Собр. сочинений: в 4 т. Том 2. — М.: «Правда», 1990 г.
↑ 12А. Белый. «Петербург»: Роман. — СПб: «Кристалл», 1999 г.
.jpg)
