Пе́сенка — уменьшительное от пе́сня. Хотя слово стилистически нейтрально, однако оно носит лёгкий иронический оттенок и относится в первую очередь к размеру, характеру или исполнению вокального произведения. Песенка — это маленькая, короткая, несерьёзная или шуточная песня, зачастую — детская или сочинённая для детей. Если песню — поют, то песенку чаще всего — напевают. Одно и то же произведение может иметь вид песни (скажем, в исполнении профессионального состава) или песенки (если её насвистывают или наигрывают на губной гармошке).
Песенкой может также называться небольшое стихотворение, написанное в качестве текста для пения или стилизованное под такой текст.
Песенка в определениях и коротких цитатах
Его сотрудники, его товарищи по художественной деятельности, допевали свои старые песенки, свои обычные мечты, но уже никто не слушал их.
— Да, ведь, это она сама! — ответил он. — Лет семь, восемь тому назад она играла блестящую роль. Тогда она была молода и пела, говорят, как Малибран, но теперь песенка её спета!![1]
Песенка в публицистике и документальной литературе
Итак, тридцатым годом кончился или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился и сам Пушкин, а вместе с ним и его влияние; с тех пор почти ни одного бывалого звука не сорвалось с его лиры. Его сотрудники, его товарищи по художественной деятельности, допевали свои старые песенки, свои обычные мечты, но уже никто не слушал их.
Романтизм был официально признан и поощрён правительством — в его сытом, апологетическом, реакционном ответвлении. Романтизм кружил головы юношей и девушек, он вошёл в быт, стал ходячей монетой, альбомной записью, популярной песенкой, полулубочной картинкой.
— Григорий Гуковский, «Реализм Гоголя» (гл. I), 1948
Много, много уменьшительных, тоненькая невинная мелодия. И в каждой сказочке — сквознячок из небытия. Если это что-то напоминает, то очень отдаленно — блоковскую жуткую песенку „в голубой далекой спаленке“»...
— Юрий Иваск, из рецензии на книгу Одарченко, 1949
Песенка физиков: «Гей-Люссак, готовься к Бойлю! Часовым ты поставлен, Марриотт!»[10]
Надо заставить правительство прекратить этот перелёт птиц! Эту песенку нужно поломать! Никаких перелётов больше на север! Пускай там на юге остаются! Отстрелять всех птиц.[11]
— Прошу вас, господин Президент. Хватит петь сладкую песню, господин Президент. Эта песня у вас звучит слишком фальшиво, господин Президент. К тому же вы слишком часто даёте петуха, господин Президент. И главное: это слишком старая песня, господин Президент. Спойте что-нибудь поновее. Например, песенку про подлость. Про свою подлость, господин Президент. А мы Вас с радостью послушаем. Ровно до того момента, когда ваша песня будет спета. — И тогда..., тогда у нас начнётся уже совсем другая песня. И слова у неё будет совсем другие.
Чабан играл для меня, и когда я поблагодарил его, он сыграл мне еще весёлую татарскую песенку. Она игрива и мила, как невинная шалость ребенка. Странно, что безмолвный и равнодушный татарин мог создать такие жизненные и нежные напевы…[12]
— Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», 1872
Слушал унылое вытье толстой контрабасной струны. Никого народу. У барышни в белом фартучке ― флюс. А вторая барышня в белом фартучке даже не потрудилась намазать губы. Чёрт знает что такое! А на улице непогодь; мокрядь, желтый жидкий блеск фонарей. Я подумал, что хорошо бы эту осеннюю тоску расхлестать весёлыми монпарнасскими песенками.[3]
— Анатолий Мариенгоф, «Роман без вранья», 1927
Скоро опять зашел к нам во двор тот молодой пастух ― насчет коровки поговорить. А он тихий такой, как дитё, только высокий и силач, ― совсем как Федя-бараночник, душевный, кроткий совсем, и ему Горкин от Писания говорил, про святых мучеников. Вот он и напел нам песенку, я её и запомнил. Откуда она? ― я и в книжках потом не видел. Маленькая она совсем, а на рожке играть ― длинная: Куды клонишься ― так и сло-мишься-а-а… Эх, и жись моя ты ― горькая кручи-нушка-а-а… Где поклонишься ― там и сло-мишься-а-а… Эх, и гнулое ты деревцо-круши-нушка-а-а… И мало слов, а так-то жалостливо поётся. С того дня каждое утро слышу я тоскливую и веселую песенку рожка. Впросонках слышу, и радостно мне во сне. А я всё томлюсь. Навязалась и навязалась, не может отвязаться.
И реполов мой распелся, которого я купил на «Вербе»; правильный оказался, не самочка-обманка. Не с этих ли песен на рожке стал я заучивать песенки-стишки из маленьких книжечек Ступина, и другие, какие любил насвистывать-напевать отец? Помню, очень мне нравились стишки ― «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет», и еще ― «Румяной зарею покрылся восток». И вот, этой весной навязалась мне на язык короткая песенка, ― все, бывало, отец насвистывал...[13]
— Иван Шмелёв, «Лето Господне», 1944
Многие современные песни ― это не песенки с запевом и рефреном, они приближаются к оперным ариям и философским монологам. И каждый певец, который выходит на эстраду, должен быть сего-дня хоть немного философом ― без этого он будет выглядеть старомодным, архаичным, примитивным.[8]
Иные усердные критики, особенно поначалу, обвиняли его <Яна Френкеля> в легковесности за то, что он писал не только песни, но и песенки. Однако, замечу, какие песенки! ― «Текстильный городок», «Ну что тебе сказать про Сахалин», «Сколько видано», «Ветер северный»… В них своя особенная прелесть, безупречное ощущение жанра и времени. Их не только пели всюду, они и остались, запомнились.[14]
— Константин Ваншенкин, «Писательский клуб», 1998
Истина вот какая: не бывает универсальных экспертов. Великий композитор может обожать дешёвые детективы, а крупный математик — мурлыкать пошловатые песенки. Что уж говорить о невеликих и некрупных, то есть о нас, многогрешных.
— Денис Драгунский, «Смоляное чучелко», 2000-е
Все члены экипажа стосковались по твердой земле под ногами вместо валкой и скользкой палубы, по освежающему холоду вместо изнурительной тропической жары, по деревьям и снегу. И вот в самом начале апреля мы пришли в канадский порт Галифакс в Новой Шотландии. На заснеженном холмистом берегу стояли столь милые нашим стосковавшимся глазам берёзовые рощи, сменявшиеся сосняком. Я еще мало поездил по миру и наивно полагал, что берёзы растут только в России. Уже потом выяснилось, что растут они ― по всему земному шару за редким исключением. Увиденный пейзаж настолько напомнил родное Подмосковье, что у всех защемило сердце. Тогда-то и появилась на судне грустная песенка «Над Канадой небо сине», начавшая сразу же существовать как бы отдельно: Над Канадой, над Канадой
Солнце низкое садится.
Мне уснуть давно бы надо, —
Отчего же мне не спится?
Над Канадой небо сине,
Меж берёз дожди косые…
Хоть похоже на Россию,
Только всё же — не Россия.[9]
— Александр Городницкий, «И жить ещё надежде», 2001
Юлий Ким ― не только мастер сатиры. И в этой последней песне опять почти неуловимая и точная по своему вкусу стилизация под народную «зековскую» песню, которая только одна и может позволить себе роскошь обойтись без рифмы. Диапазон этих песен также широк: от грустной песенки безнадежно одинокого Петрушки и лирического гимна пушкинскому лицею до трагического «Реквиема», от которого сжимается горло («Не собирай посылки, мама»).[9]
— Александр Городницкий, «И жить ещё надежде», 2001
Песенка в беллетристике и художественной прозе
Ёжик же стоял у своей двери, сложа руки, вдыхая утренний воздух и напевая про себя нехитрую песенку, как умел. И между тем как он вполголоса так напевал, ему вдруг пришло в голову, что он успеет, пока его жена детей моет и одевает, прогуляться в поле и посмотреть на свою брюкву. А брюква-то в поле ближе всего к его дому росла, и он любил её кушать у себя в семье, а потому и считал её своею.
— братья Гримм, «Заяц и ёж» (сказка), 1815
— Заметны всё-таки следы хорошей школы! — сказал мой сосед. — Но голоса нет.
— Да, она не похожа на свою соименницу Аннунциату, молодую испанку, которая блистала когда-то в Риме и Неаполе! — заметил я.
— Да, ведь, это она сама! — ответил он. — Лет семь, восемь тому назад она играла блестящую роль. Тогда она была молода и пела, говорят, как Малибран, но теперь песенка её спета! Это, ведь, общая судьба подобных талантов! Несколько лет они находятся на зените своей славы и, ослеплённые успехом, не замечают, как мало-помалу голос их идёт на убыль, не покидают благоразумно сцены в самом разгаре своей славы, и публика первая замечает печальную перемену. Вот что грустно![1]
Сперва она от всей души желала сдружиться с мужем, найти в нем собеседника и от голосок своих чувствований; но он смеялся, зевал, прерывал её восторженные мечтания просьбою заказать к завтрашнему обеду побольше ветчины или, соскучившись слушать непонятные для него звуки, заигрывал на свой лад песенку, которая возмущала все существование бедной Ольги.[15]
Войдя однажды в отсутствие Варвары Павловны в ее кабинет, Лаврецкий увидал на полу маленькую, тщательно сложенную бумажку. Он машинально ее поднял, машинально развернул и прочел следующее, написанное на французском языке:
«Милый ангел Бетси! (я никак не решаюсь назвать тебя Barbe или Варвара — Varvara). Я напрасно прождал тебя на углу бульвара; приходи завтра в половине второго на нашу квартирку. Твой добрый толстяк (ton gros bonhomme de mari) об эту пору обыкновенно зарывается в свои книги; мы опять споём ту песенку вашего поэта Пускина (de votre poete Pouskine), которой ты меня научила: Старый муж, грозный муж! — Тысячу поцелуев твоим ручкам и ножкам. Я жду тебя.
Эрнест».
Он схватил гармонику, покраснел, как свёкла, и принялся дуть. Он выдувал песенку, которую я слышал в детстве:
«Нет девочки краше во всей стране… Папа и мама твердили мне».
Я заставил его играть все время, что мы были в вагоне. Порою он ослабевал и сбивался с тона. Тогда я поворачивал к нему ружьё и спрашивал, что сделалось с его девочкой, и не желает ли он вернуться к ней, что заставляло его приниматься за игру чуть ли не в шестидесятый раз.
Мне кажется, что я никогда не видал ничего смешнее этого старика, в цилиндре и с босыми ногами, играющего на маленькой французской гармонике. Стоявшая тут же в ряду рыжая женщина расхохоталась, глядя на него. Вы услышали бы ее смех в следующем вагоне!
Подбежала Недотрога и говорит: «А я Тебя увидала, Боже!»
Засмеялся Бог и благословил Недотрогу. Засветилась белая Недотрога, загорелась вверх песенкой, тонкой, зеленой — как ёлочка, хрупкой, белой — как свечечка, царственной, — как корона высоких елей.
— Елена Гуро, «Недотрога» (Садок судей I), 1910
Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: «Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски». Но эту наивную детку надо ловить, ей нужно понравиться, за ней нужно ухаживать.[5]
Я и задумал убийство собственного дома... Я решил убить его, умертвить. Дом у меня из таких, знаете, чудо техники: разговаривает, поет, мурлычет, сообщает погоду, декламирует стишки, пересказывает романы, звякает, брякает, напевает колыбельную песенку, когда ложишься в постель.
Билет в один конец — это распавшаяся на части жизнь без связи между вчерашним днем и сегодняшним, между сегодняшним и завтрашним. И только человек, зажавший в кулаке обратный билет, может напевать чуть грустную песенку о билете в один конец. Это уж точно.
...как же скучны все эти модернистские повести, все эти антидрамы, антифильмы, но что делать, скука не скука, разум обязывает! Но... вечером, после работы, я надеваю себе такой малюсенький отрицательный протезик — вот он тут, в ящике, — и напеваю себе кретинские песенки о ручейке на лужайке, о том, что сердце моё в забвении... и плачу, и стенаю, и так мне хорошо... И ничего не стыжусь...
Потом мы все четверо, и дядя Шура тоже, разучивали песенку, которой Надежда Васильевна собиралась научить ребят из Наташкиного класса… Как видите, она очень быстро и охотно вошла в роль мамы. Надежда Васильевна пощипывала струны виолончели, а мы сидели тесным кружком в полутемной комнате, и очертания наших лиц были едва видны, потому что вовремя свет не зажгли, а потом нам не хотелось прерывать пение, и мы пели замечательную песенку: По многим странам я бродил, И мой сурок со мною…[16]
— Владимир Железников, «Жизнь и приключения чудака», 1974
Велит вам, Грации, надернуть покрывало
На песенки мои шутливые мудрец.
Знать, яблоко его Эдема не прельщало,
Ни мать — не из ребра, ни глиняный отец,
Ни любопытен он, как деды его были;
Но вы, зрю, — всякая вслед прабабы идет, —
Сквозною дымкою те песенки закрыли
И улыбнулися на запрещённый плод.
Ему кукушка не певала
Коварной песенки своей:
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.[4]
Когда внезапно возникает
Ещё неясный голос труб,
Слова, как ястребы ночные,
Срываются с горячих губ, Мелодия как дождь случайный,
Гремит и бродит меж людьми,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.[7]
— Иосиф Бродский, «Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос...», 1993
Дрожат, не просыхая, Дождинки на стекле.
Пора глухонемая
Настала на Земле.
Я думал ли когда-то,
Что выживу хоть год
Без песенки Булата,
Без Юриных острот?[9]
— Александр Городницкий, «И жить ещё надежде», 2001
Это песенка Шуберта, ― ты сказала.
Я всегда её пел, но не знал, откуда.
С нею, кажется, можно начать сначала
Жизнь, уж очень похожа она на чудо![21]
— Александр Кушнер, «Это песенка Шуберта, — ты сказала...», 2004
Песенка в кинематографе и массовой культуре
По селу бегут мальчишки,
Девки, бабы, ребятишки.
Словно стая саранчи
В трубы дуют трубачи.[22]
В жизни всему уделяется место,
Рядом с добром уживается зло.
Если к другому уходит невеста,
То неизвестно, кому повезло. <…> Если ты просто лентяй и бездельник, Песенка вряд ли поможет тебе.
Песенка эта твой друг и попутчик,
Вместе с друзьями её напевай.
Если она почему-то наскучит,
Песенку эту другим передай.
Приходи на день рожденья
Пам-парарам!
Из плохого настроения
Трам-пам-пам!
Приноси с собой подарки,
Пам-парарам!
Куклы, шарики и марки!
Или кисточки и краски!
или песенки и сказки!
А когда подарка нет…
Просто пламенный привет!
Ведь что такое гармоничная жизнь по Кокто? Его идеал — пятидесятилетний девственник, спящий в пижаме и поющий слащавые песенки. Живите так, как велит Кокто. Делайте, что он хочет и когда он хочет. А не нравится — идите вниз и умирайте от голода.
↑Евгений Марков. Очерки Крыма. Картины крымской жизни, истории и природы. Евгения Маркова. Изд. 3-е. Товарищество М. О. Вольф. С.-Петербург и Москва, 1902 г.
↑Шмелёв И.С. Избранные сочинения в двух томах. Том 2. Рассказы. «Богомолье». «Лето Господне». — Москва, «Литература», 1999 г.
↑Константин Ваншенкин «Писательский клуб». — М.: Вагриус, 1998 г.
↑Русская романтическая повесть. — М.: Советская Россия, 1980 г.
↑На этот текст Бёрнса в переводе Маршака для кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово» была написана «Песенка в пансионе» (музыка Андрея Петрова). В фильме песенку исполняет Ирина Мазуркевич в сопровождении вокального ансамбля. На музыку положены только две первые строфы из стихотворения Бёрнса 1788 года.
