Проблемы поэтики Пушкина (Эйхенбаум)

До сих пор Пушкин был слишком близок нам — и мы плохо видели его. Мы говорили о нём школьным, мёртвым языком, тысячи раз повторяя торопливые и смутные слова Белинского. Но вот — всё школьное и мёртвое, что можно сказать на русском языке о Пушкине, сказано и выучено наизусть. Сказано и бесконечное количество раз повторена вялое в современных устах наших и лёгкое для всех, потому— что ни » чему не обязывающее, слово «Гений». И что же! — Не монументом, а гипсовой статуэткой, стал Пушкин.
Об этой жалкой гипсовой статуэтке, об этой безделушке, украшавшей будуары, кричали футуристы, призывая сбросить её с «парохода современности». Да, того Пушкина, которым притупляют нас в школах (и будут притуплять!), того Пушкина, именем которого действуют художественные реакционеры и невежды, того убогого Пушкина, которым забавляются духовно-праздные соглядатаи культуры, — этого общедоступного, всем пригодившегося и никем не читаемого Пушкина надо сбросить. <…>
Пушкин — не начало, а конец длинного пути, пройденного русской поэзией XVIII века. Ему он и обязан своим появлением. <…> Впитав в себя все поэтические традиции XVIII века — этого поистине рабочего, трудового для русского искусства века, — Пушкин создал высокий, классический в своей уравновешенности и кажущейся лёгкости канон. У него не было и не могло быть последователей, потому что канонам искусство жить не может. <…>
Русскому стиху суждено было отойти на вторую линию, чтобы подготовить новый, независимый от Пушкина, расцвет. <…> На главном пути могли удержаться только стихи Некрасова — и только тем, что он не боролся с Пушкиным, а действовал так, как будто Пушкина и не было. Символисты заговорили о Пушкине только тогда, когда стали победителями и мэтрами — как равные. Из недр символизма возник новый классицизм — в поэзии Кузмина, Ахматовой и Мандельштама находим мы новое ощущение классического Пушкина <…>.
Мы поняли историческую миссию Пушкина — уравновесить русский поэтический язык, создать на основе накопленного опыта цельную, крепкую, законченную и устойчивую художественную систему. <…> Поэтому Пушкин совсем не революционен — он не борется с учителями своими, а постоянно благодарит их. <…>
Пушкин исчерпывает все возможности русского стиха — словесные и ритмические, — насколько их подготовила старая поэзия.

… русская литература после 20-ых годов пошла путём «суровой прозы». <…>
Изношенные, выпавшие из крыльев поэзии перья подбирает проза и становится в этом облачении музыкальной, стилистически-изысканной, богатой аллитерациями и ритмическими кадансами.

Это искусство рассказывания (conter) почувствовал даже Белинский, ничего не понявший в «Повестях Белкина».
Пушкин создавал свою прозу на основе своего же стиха. Именно поэтому они — на таком расстоянии от стиха. <…> Маленькая фабула развёртывается в увлекательный сюжет, рассказанный стилем «свободного разговора». Это — не «быстрые» повести; наоборот — при помощи тонких художественных приёмов Пушкин задерживает бег новеллы, заставляя ощущать каждый её шаг. При простой фабуле получается сложное сюжетное построение. «Выстрел» <…>. Характер Сильвио играет роль второстепенную — недаром с такой небрежностью сообщается в конце о дальнейшей его судьбе. Особенность повести — её походка, поступь, установка на сюжетное построение. То же и в «Метели». Здесь особенно интересно накопление веса к концу. Приём этот не мотивирован ничем — обнажена игра с сюжетом. <…>
Чрезвычайно интересно было бы исследовать архитектонику прозаической и стихотворной фразы Пушкина — между ними есть какое-то родство <…>. Есть какие-то математические отношения в частях фразы — наследие стихотворной речи.

Пушкин, наконец, становится нашей настоящей, несомненной, чуть ли не единственной традицией. <…> Так, художник отходит от своей собственной картины, чтобы увидеть её.
Из гипсовой статуэтки Пушкин превращается в величавый монумент. Его размеры требуют, чтобы мы смотрели на него издалека. — конец